II.  ГЕМФРИ УВЛЕКАЕТСЯ ХИМИЕЙ

Медаль памяти Г. ДевиМедаль памяти Г. Деви


Б. Могилевский

Гемфри Деви
 

Серия "Жизнь замечательных людей" (Выпуск 112)
Журнально-газетное объединение, Москва, 1937


II.  ГЕМФРИ УВЛЕКАЕТСЯ ХИМИЕЙ


Деви серьезно принялся за изучение наук. В числе тех, изученных им в то время, находим: “Исследование правды и политические убеждения”, “Тело”, “Организованная материя”, “О правительстве”, “О доверчивости и легковерности”, “Доказательства того, что способность мыслить зависит от строения “тела”, “О счастье”, “О нравственном долге”, “Защита материализма”... Гемфри знакомится с сочинениями Локка, Гертли, Беркли, Гельвеция; он знал кое-что и о великом Канте.

В эту эпоху английской реакции, после соответствующей обработки мозгов своими и эмигрантскими мракобесами, Гемфри находит такие слова о материализме:

“Если мы проследим процесс мышления от самых его истоков, мы убедимся в том, что оно обязано своим существованием ощущениям. Ребенок является на свет без идей, и, следовательно, он не думает. Все его действия обусловливаются инстинктом. Когда он голоден, он пьет молоко своей матери и отличается от животных лишь большей беспомощностью. Его ощущения еще не развиты. Его внимание трудно возбудимо, память неотчетлива и слаба. С возрастом нервы становятся крепче, мозг сильнее, ощущения тоньше и память лучше. Как результат развития памяти и ощущений, появляются суждения, развивается здравый смысл и, наконец, человеческий ум. Очень постепенен переход ума от чувства к науке. Достигая зенита к расцвету жизни, умственные способности начинают затем медленно угасать”.
Но наряду с такими мыслями Гемфри через некоторое время высказал свои религиозные убеждения. По примеру Исаака Ньютона, он склонен признать существование бога, исходя из анализа так называемых “конечных причин”. Он пишет:
“Если материя анемична, неподвижна, неорганизована, она всегда оставалась бы такой, если бы не было причины, толчка извне, к ее движению”. И дальше: “Если бы каждая частица материи была склонна к движению, мир представлял бы собой хаос “прыгающих атомов”. Случай не мог сделать мир таким, какой он есть, и неизбежно должна была существовать сила, которая породила движение и создала мыслящие органические системы. Сила эта должна быть активной, могущественной и разумной. Таковы основы “естественной религии”.
Все эти высказывания молодого Гемфри показывают его значительное общее развитие и... отсутствие научных знаний, в том числе и знания химии.

Но наряду со своеобразными религиозными высказываниями он пишет письмо по поводу “воображаемого вдохновения квакеров и других сектантов”, указывая, что при оценке религиозных мнений необходима изрядная доля разумного скептицизма.

Пройдет много лет, и зрелый ученый вместо этих туманных суждений и религиозных представлений скажет: “Один хороший эксперимент лучше, чем вся изобретательность Ньютона”. Его религией станет наука, и больше всего на свете он будет верить фактам.

Горячий и общительный юноша, Деви любил делиться своими мыслями, и его старшие друзья - доктор Тонкин и бабушка (кстати сказать, достаточно культурный для своего времени человек) - частенько должны были упражняться в метафизических спорах с Гемфри. Искусный спорщик, он заставлял их отступать от своих мнений и возвращаться к ним. Однажды обессилевший оппонент заявил во всеуслышание:

- Вот что я тебе скажу, Гемфри, у тебя самый ловкий на каламбуры язык, который я когда-либо встречал.

К 1795 году относятся первые серьезные попытки Гемфри писать стихи. Он задумал поэму “Сыновья Гения” и окончил ее год или два спустя. Поэма была включена в “Ежегодную антологию” 1799 года, издававшуюся Соути, Вордсвортом и Кольриджем. Чтобы дать представление о душевном состоянии Гемфри, хорошо характеризуемом в поэме, приведем из нее четыре строфы в буквальном переводе:
 

Ужасную завесу ночи прорывая,
Лучи луны играют в океане.
И волны светятся дрожащим светом,
И легкий ветерок рябит морскую гладь.
Мерцающие звезды в Зодиаке
Бледнеют пред мертвящими лучами,
Сияют там, где шар Венеры светит.
Блистают куполом чудесным над волнами.
И если суеверье правит темною душою
И мешает развернуться энергии людской,
Вдохновенный гений над ней стоит высоко.
Природой вдохновенный, сын гения
Над всем земным встает; богатство,
Благородство он презирает, великим
Делом увлекаясь.

Гемфри глубоко любил природу - вид прибрежного утеса в шторм, высокие горы, горный поток. Особенно сильно волновали его проявления стихии.
 

Величественный утес! Ты рожден в неведомое время.
Долго били тебя валы, и волны долго
Через твои катились камни и жизнь
Твою тем украшали; тебя раскрашивал и желтый мох,
Тебя и росы одевали в покров зеленый.
Орлы ютилися в твоих пещерах.
Долго будешь ты еще стоять неизменимо,
И мощь людская разобьется о тебя.
Ни молнии, ни сила урагана, ни волнам моря
Не одолеть твоей гигантской мощи.

Увлечение поэзией, однако, не помешало Гемфри настойчиво осуществлять намеченный план учебы. В 1796 году Деви начинает заниматься математикой. Он атакует ее с таким пылом, что в течение года осиливает всю среднюю математику. В курс средней математики (Гемфри называет его “математические элементарные начатки") входили: дроби простые и десятичные, извлечение корней, алгебра (до квадратных уравнений), элементы эвклидовой геометрии, логарифмы и т. д., - курс для того времени достаточно солидный. Как и все дисциплины своего “плана занятий”, Гемфри берет математику приступом, без посторонней помощи, Впрочем, в Пензансе при всем желании получить эту помощь было не от кого. Упражнения он делал аккуратно и с большой точностью, хотя обходился без циркуля и линейки. Математику он изучал в твердой уверенности, что она будет полезна ему для химии и физики. Знаменитый “план занятий” предусматривал строгую последовательность изучаемых предметов, и математика предшествовала в нем химии и физике. История наук знает имена гениальных ученых, которые, не имея систематического образования, внесли крупные алмазы в сокровищницу знаний, но она почти не знает примеров многолетней, упорной подготовки к ученой деятельности без всякой помощи, в условиях глухой деревушки.

Ученик аптекаря Борлаза, изучая “специальные” предметы, готовится к чему-то большему, чем карьера, предназначенная ему мистером Тонкином. По мере своих сил Гемфри стремится самообразованием получить необходимые ему университетские знания. Придет время, когда Гемфри Деви и его ученик Фарадей раскроют ученым питомцам Оксфорда, Кембриджа и Эдинбурга тайну научного творчества, откроют новую эпоху в науке. А пока кареглазый и кудрявый аптекарский ученик небезуспешно проходит предложенный самому себе курс учения. Борлаз и Тонкин, почтенные представители корпорации медиков, им вполне довольны. Они не знают стихов юного поэта, не знают об увлечении их воспитанника философией, не подозревают, что в долгие ночи при неровном свете коптящей масляной лампы Гемфри “спорит” с Локком. Он ознакомился с работами всех метафизиков и критикует их взгляды. Шепотом, чтобы не разбудить спящих членов семьи, он кому-то со страстью возражает, с кем-то соглашается.

- Разве можно поверить, что ребенок во чреве матери может приобрести слух и осязание, что даже мысль может иметь место до рождения? Нет! Чепуха все это... “Врожденные идеи” есть слова без значения. Все требует строгой проверки. Факты решают все вопросы. Нужно упорно учиться, чтобы разглядеть факты, уметь их сопоставлять, находить им место в какой-то системе, это и будет наука. Мысль есть не что иное, как образование понятных слов (языка), через которые создаются впечатления, идеи, чувства и вся история нашего существования...

Деви усердно изучает физиологию и анатомию. Он познает самого себя. Он вторично “открывает” кровообращение и восхищается гениальным открытием Гарвея. Непрерывно идет процесс накопления знаний. Из различных наук извлекаются кирпич за кирпичом, идет основательная кладка научного мировоззрения. Формируется энциклопедист Гемфри Деви.

В 1796 году впервые переводится на английский язык книга Лавуазье “Элементы химии”, а в ноябре или декабре следующего года восемнадцатилетний Гемфри добирается до изучения любимого предмета. Первыми его книгами, к счастью для науки, были “Элементы химии” Лавуазье и “Химический словарь” Никольсена. Прохождение химии первоначально намечалось для приобретения профессиональных знаний. Если уж стать медиком, то медиком широко образованным. В ту эпоху химия все более проникала в медицину, в частности в физиологию, патологию и, конечно, в фармакологию. Закладывались основы так называемой ятрохимии (медицинской химии). Чтобы уяснить себе течение болезненных процессов, нужно внимательно разобраться в химии человеческого организма. Врачи все больше проникались убеждениями в необходимости дополнить схему анатомического строения человека картиной непрерывных физиологических изменений в организме, в свою очередь зависящих от каких-то химических превращений. Это было очередное, но весьма полезное увлечение.

“Элементы химии” возбудили в Гемфри живейший интерес. Читая книгу знаменитого французского ученого, он критиковал идеи Лавуазье, сомневался, отвергал, выдвигал свои собственные. Ни одной мысли он не хотел принимать на веру. Размышления и сомнения толкнули Гемфри на опыты, которые должны были породить новые размышления. Фигура Лавуазье вставала перед Деви во всем своем научном величии. Гемфри решил подвергнуть проверке с пристрастием положения “Элементов химии”. Спальня мистера Тонкина превратилась теперь в лабораторию. Рюмки и чашки, старые трубки, какие-то пузырьки и прочий хлам составляли все “оборудование” этой первой лаборатории Деви. Серная, азотная и соляная кислоты, щелочи и несколько снадобий из аптеки Борлаза - вот все его химикалии. В первых своих опытах, очень несложных, он добивался иллюстрации к основным положениям Лавуазье. Сестра Гемфри помогала ему, и потому ее одежда частенько страдала от химических упражнений.

Самостоятельную работу Гемфри начал с определения влияния кислот и щелочей на цвет овощей, затем начал добывать некоторые газы, изучал растворы, наблюдал за выпадением в осадок металлов. Добрый доктор Тонкин и его почтенный собрат были не на шутку обеспокоены новым увлечением Гемфри. Рвение его к химическим опытам выходило за рамки их узкого медицинского горизонта. “Этот мальчик Гемфри неугомонен! Когда-нибудь он взорвет нас на воздух”. Такие восклицания обычно следовали после ужасающего треска и шума взрывов, раздававшихся в мирной спальне мистера Тонкина.

Когда временами лабораторный пыл утихал, Гемфри отправлялся на берег моря. У подножия уходящих в небо прибрежных утесов, обдаваемый солеными брызгами волн, он отдавался поэтическому вдохновению. Однажды вечером началась буря. В грохоте обезумевших волн еле слышен был голос Гемфри. Он старался в унисон с бурей выразить ураган чувств и мыслей, пламенем охвативших его мозг. Он спрашивал величественный в своем гневе океан: “Если буря в природе в конце концов стихает, долго ли будет она бушевать в человеке порывами страсти, печали и боли?” Океан ревел, как смертельно раненый зверь, еще выше вздымались водяные громады. Гемфри не ждал ответа, он сам бросал его в бурю: “Нет! Буря утихнет тогда, когда окончится лихорадка жизни и когда человек уйдет в могилу, захватив с собой свою боль и страсть”.

Деви, как и многие другие жители Пензанса, всегда после шторма бродил по берегу в надежде, что океан выдаст ему одну из своих бесчисленных тайн. Как-то море прибило к берегу обломки французского корабля. Гемфри камнем разбил ящик, на крышке которого был красной краской нанесен крест. В числе других медицинских аппаратов он обнаружил обыкновенный шприц - инструмент, который невозможно было найти в Пензансе. На следующий день лаборатория Деви обогатилась еще одним прибором: шприц был превращен в воздушный насос.

Два события, происшедшие в это время, еще больше усилили увлечение Гемфри науками, в особенности химией. Случай столкнул Гемфри с наиболее учеными и передовыми людьми Англии. Зимой 1797 года в Пензанс приехал Грегори Уатт, младший сын уже прошумевшего на весь мир Джемса Уатта. Молодому человеку, унаследовавшему от отца слабое здоровье, врачи предписали уехать из Бирмингема и провести зиму в мягком климате крайнего юго-запада Англии. Уатт поселился у миссис Деви. Грегори был старше Гемфри Деви на два года. Его отец, Джемс Уатт, провел много лет в Корнуэльсе, устанавливая на шахтах и рудниках свои паровые машины для откачки воды. Это были самые тяжелые годы борьбы за признание паровой машины. Изобретатель не был в восторге от Корнуэльса, наоборот, он писал своему компаньону Болтону: “Приезжайте сюда сами и уладьте все! Душевный покой и избавление от Корнуэля - вот моя постоянная молитва”. Из-за горячих споров с шахтовладельцами все здесь рисовалось ему в черных красках. Он писал: “Население очень негостеприимное и грубое... способное есть сало, предназначенное для смазки машины...” Но в дальнейшем, когда дела улучшились, Джемс Уатт без колебаний послал сына на южное побережье Корнуэльса.
 


Пройдут годы, и барельефы Уатта и Деви окажутся неподалеку на стене музея Виктории и Альберта в Лондоне

Джемс Уатт был не только гениальным механиком и инженером, но и ученым. Известен спор о приоритете открытия состава воды. Химия до Лавуазье была собранием отрывочных наблюдений над простыми и сложными телами, наблюдений, в большей части доставшихся в наследство от алхимиков. Вода и воздух считались элементарными веществами, которые нельзя разложить. Тепло и свет так же, как железо, медь и свинец, считались такими же простыми веществами. Все было свалено в одну кучу.
 

Джозеф Пристли (1733-1804)
и его лаборатория в 1775 г.

Друг Уатта Пристлей указал, что при взрыве гремучей смеси водорода и кислорода в закрытом стеклянном сосуде на стенках его после охлаждения появляется роса, очень похожая на воду. Опыты были повторены другими учеными, давшими объяснение: влага образуется осаждением ее из воздуха, но не соединением кислорода с водородом. Честь открытия состава воды “официально” принадлежит Кавендишу (январь 1783 года), но Джемс Уатт в то же время представил в Королевское общество (английская Академия наук) доклад “Мысли о составных частях воды и кислорода”, в котором пишет: “...Вода, свет и тепло суть единственные Продукты бурного соединения водорода с кислородом, и, следовательно, вода состоит из кислорода и водорода”. Доклад Уатта пролежал, к сожалению, целый год под сукном в Королевском обществе и был прочитан только в 1784 году. Друзья Уатта настаивали на его приоритете. Много позже, под старость, Уатт однажды сказал: “Не все ли равно, кто первый открыл состав воды; важно то, что он открыт”.

Грегори Уатт сблизился с Гемфри Деви и, надо полагать, сумел привить парню из Пензанса много новых идей. Грегори было известно “Лунное общество”, объединявшее ученых, инженеров, изобретателей и философов Бирмингема. В него входили Джемс Уатт, Смол, Болтон, Пристлей, поэт Дарвин, ботаник Витерлинг, механик Эденворт и другие. “Лунное общество” - добровольный клуб интеллигентов - посвящало свои собрания не только научным вопросам. Когда революционные события во Франции достигли своего высшего предела, беседы в “Лунном обществе” приняли новый характер. Можно с несомненностью утверждать, что все это общество сочувствовало французской революции. Симпатии Уатта и Пристлея были всецело на стороне республики. Это и неудивительно - члены “Лунного общества” с давних пор имели в Бирмингеме репутацию свободомыслящих и “вольтерьянцев”. Пристлей, этот замечательный ученый и человек, о котором позже с большой любовью писали К. Маркс и Ф. Энгельс, невзирая на тяжелые условия реакции, везде громогласно высказывал свое отношение к революции во Франции.

Пресловутый Бэрк, разглагольствуя о французских событиях, вопил: “Одна мысль о составе Нового правительства наполняет нас чувством отвращения и ужаса”. В публичной полемике с Бэрком Пристлей разоблачил клевету на революционный народ Франции. “Я удивляюсь, что революция произошла так легко и с таким незначительным пролитием крови”. Больше того - великий английский химик предупреждал свой и французский народ, что: “Королевская власть похожа на растение, которое, распустив корни, способно пышно разрастаться. И если у него обрывают побеги, на их месте сейчас же вырастают новые”. Читая между строк, каждый думающий человек мог сделать вывод, что вместо ограничения монархической власти, вместо разделения прав больших и малых феодалов лучше просто уничтожить и тех и других. Продолжая полемику с парламентским краснобаем, Пристлей писал:

“Я не буду подвергать сомнению ваш дар пророчества. Быть может, вы обладаете особым талантом видеть все события... Но из кого бы ни состояло Национальное Собрание Франции, не может быть сомнения в том, что члены его являются более подлинными представителями народа, чем члены нашей Палаты общин. Потому что не может быть худших представителей, чем эти депутаты. Палата общин, по мнению большей части народа, является только простой насмешкой над представительством”.
Сын Пристлея, приехавший в 1791 году из Парижа, с энтузиазмом рассказывал о торжестве новых идей. Пылкий Пристлей громил церковь и королевскую власть с высоты кафедры ученого. Джемс, старший сын другого члена “Лунного общества” - Уатта, также был во Франции и принял активное участие в революционной борьбе, как член якобинской партии. Мракобесы Бирмингема, науськиваемые правительственными провокаторами, решили разделаться с “Лунным обществом”. Правительство не могло подвергнуть аресту столь известных стране и всему миру людей, как Уатт и Пристлей; решено было пойти по испытанной дороге провокации и погрома.

Однажды, во время публичного обеда, члены “Лунного общества” подверглись нападению бирмингемских черносотенцев. С криками: “Долой философов, да здравствует церковь и король” толпа бросилась к дому, где находились члены общества, разбила окна, переломала мебель и затем кинулась к дому Пристлея с целью разгромить и поджечь. Своевременно предупрежденный Пристлей и его семья укрылись у друзей. Уатт и его компаньон Болтон, опасаясь налета на свой завод, вооружили рабочих и приготовились дать решительный отпор распоясавшимся реакционерам. Через некоторое время кровавый погром закончился. Вскоре после бирмингемских событий Пристлей покинул родину и уехал с семьей в Америку, где умер в 1803 году.

Дружба Деви с Грегори Уаттом непрерывно укреплялась вплоть до смерти Грегори *. Вместе со своим новым другом совершал Гемфри прогулки к морю. Особенно часто любили они спускаться в шахты. На обратном пути они набивали карманы различными минералами. В оживленных разговорах Грегори забывал о вреде, который приносят его здоровью эти экскурсии в шахты.

* Грегори Уатт умер от туберкулеза в 1804 году, 24 лет от роду.
Длительные беседы с Грегори Уаттом укрепили в Деви стремление к еще более упорной учебе, с конечной целью - отдаться научной деятельности. В беседах с Уаттом возникало много интересных и важных мыслей, это было взаимное оплодотворении умов. Гемфри видел в Уатте старшего и более развитого товарища, но со свойственной ему независимостью всегда вступал в споры по существу затрагиваемых проблем. Уатт, к своему величайшему изумлению, открыл в Деви сильный и подвижной ум, особую оригинальность мышления, одним словом, он был в восторге от своего корнэльского “самородка”. В записях Гемфри Деви, относящихся к этому периоду, мы находим много важного, необходимого для суждения о его творческом росте.

“Атеизм - необходимое последствие материализма”. Нельзя не согласиться с автором этих строк, написавшим их в конце XVIII века.

“Постоянство в убеждениях - настоящий яд для интеллектуальной жизни, убивающий ее яркость и свежесть”. Гемфри имеет здесь в виду окостеневшие рамки суждений консерваторов в науке и практике, их приверженность к старым традициям, разрушаемым свежим ветром новой эпохи.

“Наука и искусство должны рассматриваться по отношению к человеку лишь постольку, поскольку они могут увеличить его счастье”. Деви всю свою жизнь придерживался этого положения, ставшего для него законом. Близящийся XIX век приносил с собой новые идеи и мысли. Грегори Уатт первый привил Гемфри новые мысли; сын продолжал дело своего отца.

Своим успехам в овладении науками Деви в первую очередь был обязан самому себе, своему энтузиазму и уже отмеченным благоприятным обстоятельствам. Он сам пишет, что природа Корнуэльса возбудила в нем интерес к науке. В одной из своих ранних поэм “Горная бухта” (бухта, в которой расположен Пензанс) он описывает влияние природы на ум человека:

“Человек ищет среди валунов и утесов, что сотрясаются волнами морскими, следы тех изменений, что поучают о законах, шар земной из хаоса создавших”.
Деви самостоятельно прошел курс наук, подготовивших его к специальной работе по химии. Он знал латинский и греческий языки, свободно читал по-французски, изучил основы средней математики, был очень начитан и искушен в философских спорах. Деви весьма ревностно относился и к своим прямым обязанностям аптекарского ученика. Хозяин, искоса поглядывавший на его странное увлечение химией, в общем был им доволен. Пациенты отзывались о нем самым лучшим образом. Не надо забывать, что аптекарь в то время был одновременно и врачом. Бедные люди (а их в Пензансе было огромное большинство) многое могли рассказать об особом внимании к ним аптекарского ученика.

Как-то днем, после нескольких часов прилежной работы в аптеке, Гемфри решил развлечься. Недолго думая, он взобрался на забор у дома мистера Борлаза и начал забавлять проходящих по улице уморительными гримасами. Знавшие Гемфри соседи, вдоволь посмеявшись, уходили восвояси.

Без всякого злого умысла Гемфри состроил самую замысловатую рожу и неизвестному толстому джентльмену, случайно проходившему мимо. Заинтересовавшись, кто этот странный парень, незнакомец узнал, что Деви отличается еще и другими чудачествами - он чем-то занимается в спальне мистера Тонкина, и соседи опасаются за целость своих домов.

Случайный свидетель забав Гемфри оказался одним из известных ученых Англии - мистером Джильбертом. Богатый землевладелец Девис Гидди когда-то изучал в Кембридже математику. Прошли годы, он изменил свою фамилию на Джильберт и под этим именем вошел в науку. Узнав об увлечении Деви химией, Джильберт решил познакомиться с молодым человеком, счастливо соединявшим в себе резвость и подвижность мальчика с пытливым умом начинающего исследователя.

Деви приглашен в дом к Джильберту. С непонятной робостью и даже страхом собирался Гемфри к богатому джентльмену, которому вчера он посмел показать язык. Мать и мистер Тонкин не должны знать об этом “визите”... Но с первых же минут выяснилось, что мистер Джильберт никакой вражды к Гемфри не питает. Наоборот, разузнав о занятиях Деви химией и другими науками, он любезно предоставил ему доступ в свою библиотеку.

К этому времени относится ставший классическим опыт Деви со льдом. Зима в том году была достаточно суровой для южного побережья Корнуэльса. Однажды днем Деви решил проверить господствовавшее тогда утверждение, что тепло есть вещество (флюид - жидкость). Получив из замерзшей воды два кусочка льда, он принялся тереть один кусок о другой. Вследствие сильного трения лед стал таять. Поразмыслив немного над результатами опыта, Гемфри пришел к выводу, что тепло есть не вещество, а скорее вид движения. Движение кусочков льда вызывало таяние, вызывало тепло, значит, тепло есть вид движения. Не осознав всего огромного значения своего опыта, Гемфри все же близко подошел к истине. До Деви, молодого деревенского парня из Пензанса, никто подобных опытов не производил и таких суждений не делал. Джильберт вскоре понял, с кем он имеет дело. С этих пор он не переставал оказывать помощь своему великому земляку.

http://vivovoco.astronet.ru/VV/BOOKS/DAVY/CHAPTER_02/CHAPTER_02.HTM


• davylamp.ru • minerslamp.ru •